Мэкби-нож
Макхит становится Макбетом в новом спектакле Королевского Национального театра, но режиссер и звезда (Руфус Норрис и Рори Киннир) остаются прежними .
Мы уже однажды писали, что Рори Киннир может сыграть кого-угодно. Макхита, Макбета, МакМаркса, чудовище Франкенштейна. Главбандита «Трехгрошовой оперы» он сыграл позапрошлым летом в их с Руфусом Норрисом предыдущей совместной работе на сцене Театра Оливье. Теперь он задействован в первой шекспировской постановке Норриса.
В первой шекспировской постановке Норриса в качестве худрука Национального, спросите вы? (Не угрожающе пока, просто уточняюще). Или в первом его шекспировском спектакле для Национального, в любом качестве? А может, в первом в Лондоне? А что же он тогда раньше ставил? (Норрису 53 года). Он что, не англичанин? (Недогадливость, переходящая в панику).
Как бы то ни было, но, по сообщениям прессы, Шекспира Норрис за всю свою довольно уже длительную карьеру ставил лишь единожды (но и этот его дебютный заход на Барда теряется где-то в непрогугляемых провинциальных анналах).
Биография для британского театрального деятеля, действительно, фантастическая!
Но за что купили, за то и продаем. Шекспира он, видимо, просто не любит, а может, и любит (тайно), но не так сильно, как современную драматургию, мюзиклы («Кабаре»), кино («Торжество» по Винтербергу) или оперы Деймона Албарна, которых он поставил две («Доктор Ди» и «Страна чудес»).
Майкл Биллингтон уже пожаловался в The Guardian, что Норрис «убил в своем «Макбете» поэзию», но, на самом деле, против поэзии режиссер, кажется, ничего не имеет. Может, ему просто не нравится миф о Шекспире как о первоочередном пункте британского культурного наследия? Норрису, кажется, не нравятся мифы. Например, о том, что театральный постановщик непременно должен быть «автором» со своим «видением». «Я просто окружаю себя умными людьми и принимаю решения, – объясняет Норрис. – Никакого визионерства».
Умные люди в его «Макбете» – это не только любимый Киннир, но и, разумеется, Энн-Мари Дафф в роли Леди М. А еще сценограф Рей Смит, придумавшая (Рей Смит – женщина) суровую апокалиптику безвременья, куда Норрис выгрузил, от греха подальше, «шотландскую пьесу», и вздыбившая ей хребет центральной тотемной конструкцией спектакля, которая то ли мост, то ли набережная, то ли гора. И композитор Орландо Гаф, написавший призрачную «музыку для двоих», кларнета и валторны, этих музыкальных двойников Макбетов, от клёкающей переклички которых (реализованной при помощи авангардных техник игры на этих инструментах) разит тоской, отчаянием и безумием.
Солировать никому из своих «умных» Норрис не дает; он вообще не любит солирование.
Идея (или миф?) театрального бенефиса ему чужда. Как и идея (или все-таки миф?) о мировом поэтическом господстве «того Вилля Шекспира, что тень играл в «Гамлете», каковое он очищает от почтительной лаврушки, дробя легендарные монологи на синкопы, проговариваемые с дрожью, и вышвыривая из текста целые эпизоды. Поклонникам ведьмовского трио, кстати, лучше на спектакль не ходить – их любимицы там опущены до уровня безмолвных статисток, висящих на огромных швабрах и улюлюкающих про свой конец света. Ничего про «печень нехриста-жида, турка нос, татарский лоб» вы из этой постановки не узнаете. Политкорректность либо иконоборчество тому виной, пока не сообщалось.
Мир норрисовского «Макбета» – разорванный на помойные клочья мир «Безумных Максов», из которого выветрили веселье и трэш-угар и оставили только ад.
Мир, в котором на лохмотья беженцев напяливают самопальные самурайские доспехи, скрепляя их изолентой, а потом переодеваются в новорусские малиновые пиджаки и идут отмечать пирровы победы из столовских лотков и пластиковой посуды. Мир, где призрак Банко похож на смертоносных бомжей «Твин Пикса», а у актрисы, играющей служанку, вместо правой руки культя (настоящая). Поварившись в этом мире – хоть бы и пассивно, по-зрительски – перестаёшь задавать вопросы о мотивациях кровавой четы. Мотивации эти сами начинают ползти из всех щелей.
От миазмов этого оскорбленного мира заболевает даже его главный злодей: Макбет здесь похож не на обуреваемого жаждой власти – и разрушаемого мазохистской покорностью жене – тиранического титана (или титанического тирана? Норрис бы вырезал оба варианта). Он похож на задёрганного голодного пса, который вот-вот задохнется от постоянной маеты и беготни, на Дондога из романа Антуана Володина, продравшегося сквозь все мясорубки реальности, засевшей в засаде по ту сторону кошмара. Означает ли это, что Руфус Норрис, таки, недолюбливает Шекспира? Даже если так, старина Вилль все равно в выигрыше. Как и мы с вами.
