Сбой Джорджа
Проект TheatreHD представляет актуальный исторический фарс: Марк Гэтисс играет безумного короля в спектакле Nottingham Playhouse по пьесе Алана Беннетта .
В пьесе Беннетта британский монарх живописно сходит с ума и страдает от пыток придворных врачей. Сам Беннетт говорит, что его пьеса нынче отлично смотрится как парафраза Брекзита. В любом случае, «Безумие Георга III» – это драма прорыва к подлинности переживания в мире видимостей.
Георг III Ганноверский к старости впал в деменцию, оглох, ослеп и не мог ходить. Он пытался научить своих снегирей петь популярные песенки (о чем классик послевоенного авангарда Питер Максвелл Дэвис сочинил выдающуюся монодраму «Восемь песен для безумного короля»), а на Рождество 1819 года тараторил несколько дней без остановки. Его сын Георг IV пил, как Черчилль, жрал, как Гаргантюа, и к концу правления, по словам живописца Уилки, напоминал «огромную сосиску, с трудом всунутую в оболочку». Он почти не вставал с постели, ослеп на оба глаза и страдал сильнейшей формой подагры правой руки, так что не мог подписывать документы. Эдвард VIII обожал Гитлера и отказался от трона ради бесплодной американской разведенки. Нынешнему Принцу Уэльскому – семьдесят, и он до сих пор – принц.
Британская монархия, как и любая другая, представляет из себя живописный паноптикум, откуда можно черпать драматургические сюжеты любого жанра.
Когда-то этим подробно занимался величайший драматург всех времен и народов, но вот незадача – ему пришлось остановиться на Генрихе Восьмом. С тех пор британским монархам приходится довольствоваться собственными отражениями в произведениях драматургов помельче. Возьмем, к примеру, ныне живущих Виндзоров: фильмов и сериалов про них полно, а из театрального можно вспомнить, разве что, «Аудиенцию» Питера Моргана да «Чарльза Третьего» Майка Бартлетта (который, к тому же, – вольная футурологическая фантазия, пусть и написанная «шекспировским» белым стихом).
Георгу Третьему, в этом смысле, повезло – за него «взялся» Алан Беннетт.
«Oбезумение» и лечение монарха показано во всех мрачно колоритных подробностях:
с кровопусканиями и медицинским расчесыванием кровавых язв на голом черепе («для выхода яда из головы»); с царской голубой мочой и младенческим словоизвержением, не отличающим «sit» от «shit» и «mad» от «majesty»; со смирительными рубашками и болезненной разлукой с Королевой. Однако, несмотря на все эти страсти, истинная природа ментальной хвори монарха – ее первого, раннего эпизода, которым ограничивается пьеса, – остается для нас загадкой. Что это было – мазохистская блажь распущенного инфантила? Выход наружу репрессированных социальной ролью эмоций (версия, которой придерживается, на словах, режиссер Адам Пенфорд)? Затянувшийся нерный срыв? Первый звоночек грядущего старческого маразма?
Ответить на этот – главный – вопрос постановки помогает великолепный Марк Гэтисс (явно неравнодушный к Ганноверам: на его счету – не только Георг Третий, но и его необъятный отпрыск Принц-регент в сериале «Табу»). Беннеттовский «мистер Кинг» в его исполнении – это такой принц Гамлет, который давно уже стал королем, но не утратил вкуса к вдохновенному безумию, в котором «есть метод». На наших глазах он переживает острый приступ кризиса среднего возраста, и даже не свой собственный, а всей британской монархии. Недаром в одной из последних сцен капитан Гревиль, давая расчет слугам, ухаживавшим за королем в его безумии, отпускает остроту: «Радуйтесь, что вас просто увольняют. Если бы вы были слугами турецкого султана или русского царя, вам бы отрубили голову».
Разумеется, ведь Георг Третий правил империей в ту эпоху, когда роль монарха окончательно уверждалась в ее сегодняшнем церемониальном статусе (в одном из подчеркнуто комических эпизодов Принц Уэльский заявляет: «В мое правление главным будет стиль!»). Его внучка Виктория станет олицетворением этой объединяюще-примирительной, символической роли, которую ныне дозволено играть британскому монарху. И если сама Виктория еще может показаться фигурой, равной в политическом смысле свои великим премьер-министрам Дизраэли и Глэдстоуну, то после ее смерти исторически неизбежное измельчание тронной династии оформилось окончательно: в чехарде Эдуардов и Георгов сам черт ногу сломит, зато Асквита и Ллойд Джорджа помнят все.
Собственно, именно таким измельчавшим монархом, и был Георг III Ганноверский – смешной дядька, отец 15-ти детей, знавший назубок все матримониальные переплетения своих вельможных подданных и говоривший на дурацком арго с бесконечными «hey, hey» и «what, what».
Не король, а «анальный свищ», по словам одного придворного; номинальный правитель, который уже никому не может отрубить голову из прихоти.
Недаром в момент просветления он начинает репетировать со своими министрами «Короля Лира» – пьесу о монархе, который остался таковым лишь на бумаге. И недаром доктор Уиллис – единственный, кому удалось укротить монарший кризис, – с удовольствием рассказывает высочайшему пациенту, что на его «ферме для сумасшедших» в Линкольншире половина психов воображает себя королями. В финале первого акта, когда Георга усаживают в пыточное «психиатрическое кресло», начинает звучат гимн Zadok the Priest, написанный Генделем по случаю коронации его деда Георга Второго – и с тех пор звучащий в Вестминстерском аббатстве при восшествии на трон каждого следующего британского монарха. Всех их тоже можно считать немного сумасшедшими – особенно в те минуты, когда (как у Бартлетта в «Чарльзе Третьем») они начинают воображать себя королями.
