Плодородное бесплодие
Проект TheatreHD продолжает трансляции нашумевшего спектакля. В Лондоне его с аншлагами играют второй сезон подряд. Автор новой «Йермы» – австралийский режиссер Саймон Стоун. Совсем недавно он перебрался в Европу (точнее, вернулся – родился Стоун в Базеле, а в Австралии, пусть там и началась его слава, всегда чувствовал себя чужаком), где теперь нарасхват. Потому что умеет, как мало кто другой, сделать среднестатистического обывателя героем великого произведения.
Можно не дожидаться, пока Стоун попадет в программу крупного театрального фестиваля в России: до «Территории» и NET’a почти год, до Чеховского – почти два, к тому же Чеховский давно перестал охотиться за новыми именами и, скорее, привезет очередного Лепажа, фестивали же с меньшим бюджетом Стоуна рискуют не осилить по финансовым причинам. Киноверсия «Йермы» грамотно транспонирует на экран сценическое действие в бифронтальном театральном зале Young Vic, к тому же Стоун обладает чётким кинематографическим мышлением: он начинал как актер, а в 2015-м дебютировал в кинорежиссуре фильмом «Дочь», попавшим в венецианскую программу «Дни авторов». В интервью The Guardian он, смеясь, вспоминал, что немецкие ретрограды упрекали его за зрелищность и чрезмерное внимание к реальности, мол, сводит театр до HBO.
«Боже ж мой, – восклицал Стоун, – если бы театр был наполовину так хорош, как HBO, мы бы купались в золоте».
В «Йерме» завораживает то, как Стоун превращает сериальную, по сути, структуру – история охватывает пять с лишним лет, отбивками между эпизодами становятся титры – в материал эпоса, делает из быта – миф. Но по порядку.
Испанский поэт Федерико Гарсиа Лорка написал трагедию «Йерма» в 1934-м, за два года до гибели: 38-летний Лорка был расстрелян новой фашистской властью в Гранаде 19 августа 1936-го. На афише спектакля первым стоит имя режиссера: «Саймон Стоун по мотивам Лорки». Чтобы никого не вводить в заблуждение, и зритель не падал в обморок, увидя на сцене вместо сельской испанской глуши баснословного прошлого модную лондонскую квартиру, куда только что въехала наша бойкая современница – светская журналистка и её вечно пропадающий в командировках муж-предприниматель. Название – старое, сочинение – новое:
Стоун с присущей молодости (он родился в 1984-м) наглостью и никак не связанным с возрастом мастерством умеет переписывать классику.
Он адаптирует её к современности так, чтобы не было зазора между публикой и героями (собственно, и его кинофильм «Дочь» использовал мотивы «Дикой утки» Ибсена, а о том, как ловко он обработал «Трех сестер» Чехова, написала Марина Давыдова).
«Йерма» Лорки – текст, не то, чтобы совсем забытый, но крайне редко возвращающийся на сцену; я впервые узнал об этой пьесе благодаря кино – по довольно мощной (так, во всяком случае, казалось моему подростковому сознанию в 1987-м) венгерской экранизации, фильму Имре Дьёндьёшши и Барны Кабаи с красивейшей немецкой актрисой Гудрун Ландгребе в заглавной роли. У Лорки крестьянка, чьё имя означает «бесплодная», мучится невозможностью завести ребенка. Муж Хуан – холоден и ревнив, хотя Йерма и не дает никаких поводов заподозрить себя в неверности. Да, тело Йермы не дрожит от его прикосновений («Отец его выбрал – я согласилась. С радостью согласилась. Потому что в тот самый день, как я стала невестой, я уже думала... о детях») – так, как дрожало лишь однажды, когда пастух Виктор подхватил её, еще девчонку, на руки и перенес через ручей. И Виктор – тот, кого по сей день неосознанно желает Йерма. Но закон чести для нее непреложен. И даже лютая жажда материнства («Скажите мне, что делать, я все сделаю, скажете: зрачок иголкой проткни – проткну», – обращается Йерма к Старухе-безбожнице) не позволяет нарушить клятву верности.
Понятно, почему «Йерму» редко ставят – слишком суровые поэтические законы заданы Лоркой; велика опасность сверзиться в историю неслучившегоя адьюльтера и обжечься жаром плоти, усмиряемой веригами религии и культуры.
Собственно, этот приземленный мотив – скованность страстной женской натуры патриархальным обществом – доминировал в старом венгерском фильме.
А Лорка – не совсем про это, он не только (и даже не столько) о социуме, сколько о природе, его метафорический язык – поэзия, даже когда он пишет диалоги в прозе («Хватит! Ты чего хочешь? – Хочу пить, а воды ни капли, хочу в горы, а ног не чую, хочу юбку вышить, да нитки сгнили»); этот текст будто стоит на котурнах античного хора. Стоун (при ураганном посредничестве актрисы Билли Пайпер) стремительно возвращает историю не только в современность, но и – шире: с небес на землю, к быту. Чтобы потом вновь воспарить в эмпиреи мифа.
Вот Лондон наших дней, вот светлый дом, мягкий ковер – вместо каменистой, требующей ежедневного пота почвы.
Активная современная женщина совсем не похожа на свой хмурый прототип, – возглавляет глянцевый журнал, ведет популярный блог. Прекрасный муж – и, судя по озорной игре пролога, с сексом у этой супружеской пары всё в порядке.
И никакой «третий» героине не нужен; вместо недостижимого любовника из оригинальной пьесы в спектакле Стоуна есть бывший муж, с которым теперь чисто дружеские отношения, без неизжитых травм и драм. О беременности и детях новая Йерма, кажется, и не думает. До тех пор, пока не беременеет её сестра: Стоун заменяет плодоносных крестьянок из окружения Йермы её собственной матерью и сестрой, чья способность рожать постепенно начинает вызывать у героини зависть и ненависть.
Беременность становится навязчивой идеей – и, не в последнюю очередь благодаря тонкой работе Стоуна со сценическим временем, этот объяснимый психиатрией и физиологией случай оборачивается эпосом.
У клинической истории бесплодия обнаруживаются вековые истоки; в стробоскопических вспышках мерцает что-то оттуда, где тяжело плели нити старые мойры. И в технологичной сценографии Лиззи Клэчан ковер-таки сменяет черная земля.
Аншлаги сопутствуют спектаклям Стоуна не только из-за постановочной удали, сильных актерских работ и точного – любому проекту HBO на зависть – воспроизведения реальности и насущных проблем.
Наблюдая за героями «режиссера из камня», в «Йерме» будто помещенными в стеклянный аквариум, открытый со всех сторон, без спасительных кулис, современный человек чувствует свою близость архетипу.
Включается в миф, ощущает себя – не обязательно понимая это умом – частью древней вселенной. Где герои ходили под богами, и смысл заключался в судьбе, а не мебели из IKEA. И это не может не льстить, повышая нашу самооценку, рационализму вопреки.
