Убить Била

Земля, вода и королевская кровь в проекте TheatreHD.

В эпилоге фильма Джози Рурк «Две королевы» – том самом, что двумя часами ранее был прологом – все готово к казни Марии Стюарт. Посреди «тронного» зала замка Фотерингей установлен импровизированный эшафот; под печальную мелодию Макса Рихтера королеву-изгнанницу ведут к плахе. Украшенный аккуратной бородкой Саймон Расселл Бил в роли своего предка, клерка Тайного Совета Елизаветы Первой Роберта Била, зачитывает приговор. Голову Сирши Ронан опускают на деревяшку; взмах топора, конец фильма.

Считается, что Елизавета была против «окончательного решения» проблемы своей кузины; шутка ли – законно коронованная особа, пусть и нежелательный претендент на ее, Елизаветы, трон, казнена на земле Англии.

Прецедент, сами понимаете, с душком.

Свое недовольство решением Тайного совета, вынесенным через ее монаршьею голову, королева выразила, посадив в Тауэр одного из членов совета Уильяма Дэвисона. Тем не менее, на протяжение всего своего 45-летнего царствования последняя из Тюдоров панически боялась заговоров. И не зря. Ровно через 14 лет после казни Марии – минута в минуту, 8 февраля 1601 года, на рассвете – фаворит королевы Роберт Деверё, 2-й граф Эссекс, выступил с отрядом своих сторонников из своего особняка на Стрэнде. Мятежные дворяне двинулись в сторону Сити, надеясь добиться аудиенции королевы и потребовать отставки всесильного тайного советника Уильяма Сесила. Мятеж Эссекса, однако, провалился, а сам главный заговорщик – которого большинство вменяемых шекспироведов считают очевидным прототипом принца Гамлета – был казнен две недели спустя.

Вечер же накануне неудачного политического променада Эссекс и его сторонники провели в театре «Глобус». Специально для вельможных гостей актеры Слуг Лорда-камергера сыграли «Трагедию Ричарда Второго» (так пьеса называлась в первом издании кварто); за эксклюзивный перформанс труппа получила сорок шиллингов сверх обычного гонорара. А уже через полгода после казни Эссекса, 67-летняя Елизавета, разбирая старые бумаги в компании своего архивиста Уильяма Ламбарда, бросила ставшую легендарной фразу, на два с половиной столетия обогнавшую Флобера с его мадам Бовари:

«Ричард Второй – это я, знаете ли Вы это?»

Реплика Королевы-девственницы помогает объяснить некоторые вещи в спектакле 41-летнего Джо Хилла-Гиббонса; как минимум, выбор исполнителя на главную роль.

Дело в том, что 58-летний Саймон Расселл Бил похож на Ричарда II Бордосского, казненного в возрасте Христа, примерно как Винни-Пух – на Дон Кихота;

на его традиционный образ в шекспировских постановках – уж точно. И если прижизненные портреты монарха не исключают возможных нюансов в том, что касается лишнего веса, то шекспировского Ричарда всегда играют актеры со спичечными талиями и лицами святых. Вспомним самых звездных Ричардов последних пятнадцати лет – Марка Райлэнса, Дэвида Теннанта, Бена Уишоу. Чувствуете тренд?

Впрочем, на этом сложение и умножение в этом спектакле заканчивается; всеми остальными его элементами правят вычитание и деление. Молодой Хилл-Гиббонс, сделавший имя постановками Брехта, Уильямса и Макдоны на подмостках «Ройял Корта» и «Янг Вика», в этой работе показывает себя минималистом-радикалом. Его эстетика, тем не менее, чурается банальных повторений, эмоциональных абстракций и прямых ответов. Если оглянуться на музыку, то Хилл-Гиббонса можно сравнить не с нью-йоркскими, лондонскими или таллинскими минималистами и не с их бесхитростными имитаторами вроде вышеупомянутого Рихтера, а с более изощренными апологетами стиля – Глорией Коутс и ее лаконичными, насыщенными динамитной мощью симфониями, или Симеоном тен Хотом и его узловатыми мелодическими гирляндами. Подобно одной и той же серии нот «Заклинания» тен Холта, вечно вьющейся вокруг себя и сплетающейся в изменчивую мандалу узоров и сочетаний, восемь актеров «Ричарда» всегда находятся на сцене, не покидая ее за полтора часа ни на секунду.

В черной коробке крошечной сцены «Алмейды» нет ни одного входа-выхода, и вся восьмерка – временами омерзительная, но, по большей части, просто несчастная – обречена торчать на этой сцене и в этой печальной истории заката короля-идеалиста, свято верившего в свое божественное право править, до самого конца.

Они вечно сцепляются друг с другом в танцующем (или, по-тенхолтовски, в «дьявольски танцующем») калейдоскопе фракций и мизансцен, то распадаясь, то вновь собираясь в живописные парафразы – вот вам «Несение креста», вот «Плот Медузы» и «Граждане Кале», далее по списку.

В этой трагедии хор всегда на сцене, но гибнет, все равно, герой – нелепый коротышка при бумажной короне, вечно теребящий задний карман будто в нервной чесотке.

Единственный реквизит, допущенный Хилл-Гиббонсом до участия в этой обнаженной трагедии, – ведра с землей, водой и кровью, надписанные соответственно. Когда персонажи в роковые минуты действия, исчерпав весь свой запас подсказанных драматургом аргументов, выплескивают друг на друга содержимое этих ведер, каждое такое омовение становится в нищенском антураже спектакля катастрофой, катаклизмом, катарсисом.

Как и в «Двух королевах», эпилог этого гипнотизирующего простотой зрелища вынесен в пролог; предсмертный монолог казнимого короля открывает спектакль, дабы затем замкнуть его уже под занавес. И как и много позже Елизавета, мятежник Болинбрук, ставший новым королем Генрихом Четвертым, отказывается признать себя подлинным инициатором убийства монарха и заявляет, что немедленно едет в Иерусалим чистить совесть.

Так оно и бывает при всех Ричардах и Генрихах: времена и правители меняются, палачи и плахи остаются.