Рождественские праздники – единственное время в году, когда в чудеса верят все, и взрослые, и дети. И пусть чудо для каждого свое: для ребенка – это оживший кукольный Щелкунчик, победивший Мышиного короля и ставший принцем, а для взрослого – возможность попасть на балет «Щелкунчик» в Большой театр; но все эти чудеса возможны и непременно произойдут этой зимой.
Смотреть «Щелкунчика» Большого театра в кинотеатрах по всей стране стало уже доброй традицией для тысяч зрителей в разных городах России. Ведь чудо не может наскучить, так что вновь и вновь, с первыми тактами музыки, с первой снежинкой, летящей над сценой, начнется волшебство и вступит в свои права настоящая магия, на которую способны только великий театр и прекрасные артисты.
ВОКРУГ «ЩЕЛКУНЧИКА»
Сто с лишним лет назад, когда в петербургском Мариинском театре началась подготовка премьеры «Щелкунчика», счастливой жизни ему ничто не предвещало. Петипа, всемогущий самодержец петербургского балета, «спихнул» постановку на своего заместителя Льва Иванова, которому пришлось втискивать свое воображение в чужую схему.
Там, где Иванов покорно следовал сценарию Петипа, действие скучно буксовало: балетмейстер не находил прелести в цветистых подробностях семейного праздника. Вырваться на музыкальный простор и подчиниться воле Чайковского хореографу удавалось лишь в отдельных фрагментах. Прошел десяток лет, и ивановский вальс снежных хлопьев был признан безусловным шедевром, а балерины начали оспаривать честь выступить в партии Феи Драже, состоявшей всего из одного па де де.
Кажется, в ХХ веке ни один хореограф — от великого классика Джорджа Баланчина до суперавангардиста Марка Морриса — не избежал искушения окунуться в истому звуков Чайковского. Для одних это были сладостно-безмятежные воспоминания о детстве, для других — попытки найти сказку в прозаизме современной жизни, для третьих — эпатажные аттракционы. Но мало кому удалось найти в хореографии эквивалент взволнованной и бесконечно трагичной музыке Чайковского.
Василий Вайнонен, создавший свою версию «Щелкунчика» в 1934 году — премьера состоялась в Ленинградском театре оперы и балета имени С. М.Кирова (ныне Мариинский), придумал идеальный спектакль для детей. В нем были и фантастические фокусы, и яркие куклы, и горящая праздничными огнями елка, придуманная художником Владимиром Дмитриевым. В соответствии с господствовавшими тогда принципами драмбалета хореограф разграничил реалистические картины праздника у Штальбаумов и фантастический сон Маши, который оставался ярким, но бессодержательным дивертисментом. Поэтический масштаб музыки Чайковского воплощала в этом несколько приземленном и простодушном балете молодая Галина Уланова, танцевавшая на премьере. Версия Юрия Григоровича Именно Чайковский становился на протяжении многих десятилетий главным камнем преткновения для всех балетмейстеров. Его музыке было тесно в рамках милой бытовой сказки для младшего школьного возраста, она вырывалась на простор трагических философских обобщений. Ее тревожность и пронзительность, многие годы ускользавшие от хореографического воплощения, удалось уловить хореографу Юрию Григоровичу и художнику Симону Вирсаладзе, первым исполнителям партий Мари и Щелкунчика-Принца Екатерине Максимовой и Владимиру Васильеву, в содружестве которых в Большом театре в 1966 году родился новый спектакль.
Прикосновение Григоровича к наивной балетной сказке наполнило ее гофманским мистицизмом и таинственностью. В его «Щелкунчике» нет никакой умилительности. Это балет не о блаженном царстве Конфитюренбург, где на ветвях развешаны конфеты, орехи и марципаны, а о фантастических владениях Дроссельмейера, в которых неизменно царствуют прекрасные принцы и побеждает добро, но бессмертны и мышиные короли со своим войском.
Мари, простившаяся во сне с детством, просыпается в своей комнате среди привычных игрушек. Счастье, даже достигнутое в борьбе с темными силами напряжением всех душевных сил, мимолетно. Но и тогда, когда оно кажется состоявшимся, мотив грозной и неотвратимой беды вторгается в торжественный ритуал свадьбы.
Юрий Григорович, превративший «Щелкунчика» в философские раздумья о недостижимости идеального счастья, насытил его романтическими рефлексиями, благодаря которым незамысловатый детский утренник стал классикой ХХ века.